Мы встретились с харзийцем за угловой башней Аль-Кутуна, в одном из тех
грязных и узких переулков района Джаффар-ло, которые подобны нитям
старого темляка – спутанным и залоснившимся. Его Придаток стоял прямо
у нас на дороге, широко расставив кривые ноги и склонив к плечу голову,
украшенную неправдоподобно маленькой тюбетейкой. Шитье на тюбетейке
было мастерское, мелкий бисер лежал ровно и тесно. Руки Придаток
держал на виду, и в них, похоже, ничего не было. Обычные руки хорошего
Придатка – гладкие и спокойные. Приближаясь, я прощупал его и сперва
не обнаружил Блистающего, равного себе – ни за плечом, ни на поясе,
скрытом под складками чуть спущенного плаща, ни... Одна рука Придатка
подбросила в вечернюю прохладу смятый комок, и тот неожиданно
вспорхнул белой кружевной бабочкой, на миг зависшей в воздухе; другая
рука легла на невидимый пояс, в пряжке что-то звонко щелкнуло – и
освобожденный пояс радостно запел, разворачиваясь в стальную полосу,
становясь Блистающим и приветствуя меня ритуальным свистом.
Чужой Блистающий еле заметно лизнул тончайшую ткань падающего
платка, и из одной бабочки стало две, а я одобрительно качнулся и
вспомнил о том, что рожденные в жаркой Харзе – полтора караванных
перехода от Кабира – испокон веков гордятся своим происхождением от
языка Рудного Полоза. И мне стало тесно в одежде – будничных кожаных
ножнах, схваченных семью плетеными кольцами из старой бронзы. Я
скользнул наружу, с радостью окунувшись в кабирские сумерки, – и
вовремя. Придаток харзийца уже приседал, пружиня на вросших в землю
ногах, и мне пришлось изо всех сил рвануть руку своего Придатка вверх. |
 |
|
